воскресенье, 31 августа 2014 г.
"Море-океан" Алессандро Барикко
«Куда ни глянь — песок, обступивший покатые холмы. И море. Море.
Студеный воздух. Неуемный северный ветер благословляет угасающий день.
Берег. И море.
Мнимое совершенство, достойное божественного ока. Самочинный мир, немой союз воды и земли, законченное, точное творение, истина. Истина. И снова райский механизм заедает от спасительной песчинки-человека. Довольно самой малости, чтобы разладить надежное устройство неумолимой истины, — мелочи, зароненной в песок, едва заметной трещины на поверхности канонического образа, пустячного исключения в безукоризненной цельности необозримого берега. Издалека это всего лишь черная точка в пустынном пространстве — ничтожный человечек и простенький мольберт.
Мольберт бросил якорь из тонких веревок, придавленных к песку четырьмя камнями. Валкая конструкция слегка подрагивает на хлестком ветру. Человечек утопает в охотничьих сапогах и мешковатой рыбацкой куртке. Он обращен лицом к морю. Пальцы играют островерхой кистью. На мольберте — холст.
Человечек, словно часовой, зорко охраняет краешек мира от бесшумного нашествия совершенства. Узкая прореха, рассекающая красочную декорацию бытия. И так всегда: проблеск человеческого уязвляет покой за миг до того, как он обернется истиной, немедленно обращая его в ожидание и вопрос; в этом кроется бесконечная власть человека, который и есть прореха и проблеск; но он же и отдушина, извергающая потоки событий и многое из того, что могло бы быть, бездонная пробоина, восхитительная язва, исхоженная вдоль и поперек тропа, где не может быть ничего настоящего, но все еще будет — как шаги той женщины в шляпке и сиреневой накидке, что медленно бредет вдоль кромки прибоя, расчерчивая справа налево утраченное совершенство громадного пейзажа, поглощая путь до человечка и его мольберта, покуда не оказывается совсем близко от него, так близко, что ничего не стоит остановиться и молча смотреть.
Человечек даже не оборачивается. И не отводит глаз от моря. Тишина.
Время от времени он погружает кисть в медную чашечку и наносит на холст несколько тонких мазков. Щетина оставляет по себе бледную тень, мгновенно уносимую ветром, который возвращает холсту его изначальную белизну. Вода. В медной чашечке одна вода. А на xoлсте — ровным счетом ничего. Ничего, что можно было бы увидеть.
Не стихает северный ветер. Женщина кутается в сиреневую накидку.
— Плассон, вы уже целую вечность работаете тут как проклятый. На что вам все эти краски, если вы ни разу к ним не притронулись?
Кажется, это выводит его из оцепенения. И ошеломляет. Он поворачивается и смотрит на ее лицо. Когда он заговаривает — это не ответ.
— Прошу вас, не двигайтесь.
Он подносит кисть к женскому лицу, на миг замирает, касается хохолком ее губ и осторожно проводит им от одного уголка рта до другого. Хохолок обрастает карминным налетом. Окинув его быстрым взглядом, человечек макает кисточку в воду и поднимает глаза к морю. На женские губы ложится душистая тень; в голове проносится невольная мысль: «Морская вода, этот человек пишет море морем», и от этой мысли ее бросает в дрожь.»
Студеный воздух. Неуемный северный ветер благословляет угасающий день.
Берег. И море.
Мнимое совершенство, достойное божественного ока. Самочинный мир, немой союз воды и земли, законченное, точное творение, истина. Истина. И снова райский механизм заедает от спасительной песчинки-человека. Довольно самой малости, чтобы разладить надежное устройство неумолимой истины, — мелочи, зароненной в песок, едва заметной трещины на поверхности канонического образа, пустячного исключения в безукоризненной цельности необозримого берега. Издалека это всего лишь черная точка в пустынном пространстве — ничтожный человечек и простенький мольберт.
Мольберт бросил якорь из тонких веревок, придавленных к песку четырьмя камнями. Валкая конструкция слегка подрагивает на хлестком ветру. Человечек утопает в охотничьих сапогах и мешковатой рыбацкой куртке. Он обращен лицом к морю. Пальцы играют островерхой кистью. На мольберте — холст.
Человечек, словно часовой, зорко охраняет краешек мира от бесшумного нашествия совершенства. Узкая прореха, рассекающая красочную декорацию бытия. И так всегда: проблеск человеческого уязвляет покой за миг до того, как он обернется истиной, немедленно обращая его в ожидание и вопрос; в этом кроется бесконечная власть человека, который и есть прореха и проблеск; но он же и отдушина, извергающая потоки событий и многое из того, что могло бы быть, бездонная пробоина, восхитительная язва, исхоженная вдоль и поперек тропа, где не может быть ничего настоящего, но все еще будет — как шаги той женщины в шляпке и сиреневой накидке, что медленно бредет вдоль кромки прибоя, расчерчивая справа налево утраченное совершенство громадного пейзажа, поглощая путь до человечка и его мольберта, покуда не оказывается совсем близко от него, так близко, что ничего не стоит остановиться и молча смотреть.
Человечек даже не оборачивается. И не отводит глаз от моря. Тишина.
Время от времени он погружает кисть в медную чашечку и наносит на холст несколько тонких мазков. Щетина оставляет по себе бледную тень, мгновенно уносимую ветром, который возвращает холсту его изначальную белизну. Вода. В медной чашечке одна вода. А на xoлсте — ровным счетом ничего. Ничего, что можно было бы увидеть.
Не стихает северный ветер. Женщина кутается в сиреневую накидку.
— Плассон, вы уже целую вечность работаете тут как проклятый. На что вам все эти краски, если вы ни разу к ним не притронулись?
Кажется, это выводит его из оцепенения. И ошеломляет. Он поворачивается и смотрит на ее лицо. Когда он заговаривает — это не ответ.
— Прошу вас, не двигайтесь.
Он подносит кисть к женскому лицу, на миг замирает, касается хохолком ее губ и осторожно проводит им от одного уголка рта до другого. Хохолок обрастает карминным налетом. Окинув его быстрым взглядом, человечек макает кисточку в воду и поднимает глаза к морю. На женские губы ложится душистая тень; в голове проносится невольная мысль: «Морская вода, этот человек пишет море морем», и от этой мысли ее бросает в дрожь.»
суббота, 16 августа 2014 г.
среда, 6 августа 2014 г.
суббота, 2 августа 2014 г.
Фавориты 1/2 2014
"...Время безжалостно своей неумолимостью и беспощадно к тем, кто пытается его растянуть или, наоборот, скоротать. В частности, время - это один из главных врагов туриста, которым надо успеть везде, куда кричит идти путеводитель, и, помимо этого, ещё побывать нигде, растворившись в неспешной жизни аборигенов.
Из-за недоговорённости со временем, наше мартовское путешествие получилось похожим на лоскутное одеяло. Или сама Барселона похожа на это одеяло, а время здесь вовсе не при чём? Или у этого города действительно так много прибережено в запасниках, что за десять дней всё увидеть нереально? Или это мы сами пытались объять необъятное в своих желаниях и попытках увидеть всё,- и шедевры и дебри днём, и перепробовать всех и вся ночью? В итоге... Уже которую неделю я не нахожу что сказать об этом восхитительном городе. Хотя, нет, сказать на самом деле есть что, и много, но я не знаю, как всё это связать. Такое ощущение, что я упустил что-то важное, недочувствовал и недоощутил, будто оно было рядом, на расстоянии вытянутой руки, но, не дождавшись к себе внимания с моей стороны, отошло в тень готического квартала, слившись с ней и с вековыми стенами отбрасывающими её, оставив меня с ощущением недосказанности...
...Мне не снилась Барселона в Барселоне. Она мне навязчиво являлась в снах и уносила меня на свои улицы последующие две недели по возвращении из неё. Я погрязал в видениях и казалось, они дополняли собой все недостающие звенья увиденного и прочувствованного в реальности, после чего у меня возникла жуткая, непреодолимая, ностальгия по этому городу...
Гауди. Путеводная звезда архитектурной Барселоны. Маяк модерна, указывающий путь блуждающим впотьмах арх-нагромождений к истине, к совершенству. Гений.
Людей, стремящихся сделать наш мир хоть немного красочней, наполняющих его душераздирающей красотой, надо приветствовать стоя, аплодисментами, носить на руках, боготворить и беречь как зеницу ока. Это представители очень малочисленной касты, зачастую разрозненной, по-этому менее защищённой. Хвала и почёт увидевшим в подмастерьях гениев и не задушивших в них нестандартный подход к вещам склонившись в минуты сомнений в сторону стереотипов, а дав будущим гениям полную свободу действий в самовыражении.
Я вытаскивал себя за шкирку из дома Бальо, со смотровой площадки Парка Гюэль, из дворца ..., я не мог себя прогнать с крыши дома Милла, пока не обежал её несколько раз подряд заглядывая в каждый уголок и чуть не купил себе стулья... Первый архитектор снесший мою крышу)
Ганибал. Стремление к красоте не презренно. Презренны ли способы нарушающие закон создающие её? Презренны ли создающие такую красоту? Презренны ли восхищающиеся подобной красотой? Если да, то наденьте на меня смирительную рубаху и поместите в "жёлтый дом",- т.к. я влюблён в эти убийства, я восхищаюсь инсталяциями из умервщлённых - порой тоже нестандартным путём - тел, и нахожу увиденное не толко искусством, но и шедеврами. Я хочу знать автора и рукоплескать ему! Закидайте меня камнями за это признание, но я не отрекусь. Это гениально! Ганнибал - это Гауди от убийств. И слава богу, что это кино. И спасибо создателям, что это сериал, а значит много убийств искусных и завораживающих.
Помимо удовлетворённых полученной долей неожиданной красоты глаз, довольно шевелились и извилины моего мозга, получающих неизгладимое удовольствие от психологических игрищ главных героев. Ну а желудок мой пребывая в возбуждённой истоме жалобно стонал при приготовлении на экране кулинарных изысков, при виде их самих и их поедании. В конце каждой серии ноги мои безоговорочно несли меня на кухню, где я придаваясь нерадостным сомнениям в своей нормальности приступал к мелким трапезам.
Этот сериал пробудил во мне Ами) Вообще в этом полугодии Ами часто просыпался от полученных мною удовольствий. Да, я старался радовать его эмоциями...
Смерть - это всегда неожиданно. Это всегда боль. Это всегда образующаяся пустота внутри тебя от потери.
К своему великому не позору я не интересуюсь жизнью, тем более личной, людей, творчеством которых восхищаюсь, по-этому к великому своему позору, в прочем, как и большинство моих знакомых, думали, Маркес умер уже давно, и весть о его смерти нас привела в некий ступор. Уже задним числом, а именно сейчас, я нахожу странным, символичным и немного ироничным мой выбор следующей книги М, которые я решил не читать все сразу, с целю растянуть удовольствие как можно на более долгий срок. Выбор пал на "Хронику объявленной смерти", которая в очередной раз подтвердила, что это МОЙ до глубины костей АВТОР.
Один из главных уроков этого полугодия: билеты на концерт который ты очень-очень хочешь посетить надо брать сразу же, как только ты узнал о нём, иначе ты рискуешь не попасть на него, так как когда ты соберёшься потом купить билеты, денег будет "немножечко" не хватать или жалко, но на зло тебе через пару дней после концерта судьба подбросит тебе чуть больше, чем ты потратил бы и ты их от расстройства все банально пропьёшь в клубе. В результате таких вот изъёбств мной проёбаны концерты Lamb, JN, FtP, JT... За Elbow я себя не простил бы!
Elbow
Неожиданно-приятная находка моя, с багажом в несколько альбомов состоящих в основном из одних хитов, лелеянная мной и обсосанная моими ушами в течении последних трёх лет до состояния родственников нежданно-негаданно приехала в Москву с первым свои концертом в этом городе, где, по странным и непонятным мне обстоятельствам, их творчество не пользуется особым спросом, не смотря на всемирные популярность и признанность коллектива. Конечно можно долго размышлять и пытаться понять, чем они, со своим релаксом и иронией, оказались хуже депрессивно-невротических Radiohead для умасленного нефтяно-ботексными вкалываниями состояния нации время. После не долгих предкризисно-отпускных финансовых ломок мы пошли на одно из главных на мой взгляд событий года, которой свершилось в рамках фестиваля Ahmad Tea Music Festival.
Дикие пляжи с ведущими к ним каменными тропами, проложенными сквозь густые заросли кустарника, с шуршашими в высохшей траве ящерицами. Старики аборигены, сидящие у подножия бронзовых гор и недоверчиво смотрящие в сторону путешественников до волшебного момента, пока не поздороваешься с ними. Приветствия творят чудеса с их лицами, они начинают излучать доброжелательность и ты чувствуешь, как открываются порталы, впускающие тебя внутрь страны, ближе сердцу, доныне закрытые для тебя. Дом местного Гауди с цветами посаженными в поношенные женские туфли и мужские ботинки. Хочется вбежать в дом и благодарить хозяина дома за подаренные эмоции от созидания красоты созданной им из простых вещей.
Медитативный шум волн на пустынных редзакатных пляжах. Бичбои выравнивающие лежаки и закрывающие пляжные зонты. Чайки качающиеся на плотах, на которых днём, под палящим солнцем, резвились смуглые загорелые турецкие парни. И мраморный цвет поверхности морских волн на закате. И снова их шум. И среди этой полутишины кажется слышен гул двигателя уплывающего от острова парома, в выходные дни который настолько переполнен людьми, что действительно яблоку негде упасть. Люди сидят не только на сиденьях, но и между ними, на палубе и на всех свободных территориях парома, пригодных для размещения людских жоп. И нет между ними грызни и недовольства, все улыбаются и наблюдают за садящимся солнцем. И в это же время, но уже где-то в районе ипподрома и Голубой мечети, расположившись на газонах, бардюрах и где только удобно, бесчисленное количество семей замерли в вечерней молитве над ужином принесенным с ссобой и разложенном тут же. Растяжки, словно гирлянды, между минаретами сияют поздравлениями с Рамаданом. А в беспечном Бийоглу всё те же растяжки со снежинками на Истеклял и продолжается нескончаемое жизнерадостное веселье...
Стамбул. Июль. 5 дней. Я вернулся. Что сделаю снова, снова и снова...
Плыть по Босфору на пароме, наблюдать за отдаляющимся городом и солнечными бликами на волнах и слушать лучшее от Патрика Ватсона в наушниках - высшее наслаждение.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)